«Честно говоря, мне это даётся неожиданно тяжело, – призналась моя клиентка. – Я столько лет жила с болью, что теперь, засыпая без неё, чувствую себя совершенно потерянной. Я не только считала это невозможным, но и сама удивлена, как трудно мне принять такое облегчение. Поймите меня правильно: я счастлива, но одновременно растеряна и даже немного напугана».
Эти слова прозвучали особенно значимо, если вспомнить, как она впервые попала ко мне. Женщину мучила постоянная боль в левой половине грудного отдела спины. На первом сеансе её скепсис по поводу моего метода был почти осязаем. Она приехала больше, чем за час пути, а когда клиенты преодолевают такие расстояния, мне всегда интересно, что их привело.
«Сын буквально заставил меня приехать», – сказала она.
«Если не секрет, почему именно так?» – спросил я.
«Боль не отпускает меня года три или четыре. Сын, видимо, устал слушать жалобы, порылся в Интернете и нашёл вас. Ценить его заботу – ценю, но я уже обошла кучу врачей и специалистов – толку ноль. Пожалуй, пора смириться: видимо, эта боль – плата за возраст, и облегчения не будет». (Сын пришёл с ней на приём, и позже выяснилось – специально, чтобы она не передумала в последний момент!)
«Вы пробовали другие виды мануальной терапии?»
«Да, – ответила она. – Несколько курсов массажа у трёх разных терапевтов. И два остеопата. Если легчает, то ненадолго – максимум на день. Не понимаю, чем ваш подход будет лучше».
«А была ли та работа по-настоящему скрупулёзной? – уточнил я. – С тщательным, сфокусированным исследованием тканей?»
«Не уверена, что вы имеете в виду под «сфокусированной»?», – ответила она.
«Думаю, вы почувствуете разницу, когда мы начнём», – сказал я.
На первом сеансе я сознательно минимизировал словесные объяснения. Интуиция подсказывала: она воспримет это как очередную попытку терапевта «продать» свой метод. Похоже, она уже пресытилась такими разговорами. Вместо этого я решил, что лучшее доказательство – сама работа, её точность и глубина.
Во время осмотра я заметил переднюю и внутреннюю ротацию обеих лопаток, а также лёгкую правостороннюю ротацию в сегментах Th3–Th6. Однако ключевой находкой стало ограничение подвижности верхних левых рёбер при дыхании с чередующимся характером блокировки. Проработка вовлечённых мышц дала некоторое улучшение экскурсии рёбер; я также поработал с мышцами в зоне рёберно-позвоночных сочленений.
Ко второму сеансу она сообщила, что легче стало примерно на день – как и ожидала. Но даже при таком скромном результате я уловил в ней искру интереса: она начала расспрашивать, что именно я делаю и почему.
К третьему сеансу ей явно было трудно описать свои ощущения. Я не давил, но её ответы выдавали внутренний конфликт: «Вроде бы ничего особо не изменилось», – говорила она, но тут же добавляла, – «хотя двигаюсь свободнее и делаю больше, чем до первого визита». Ткани, с которыми мы работали, явно потеряли былую чувствительность, но меня насторожило, что она сама не говорила об уменьшении боли.
Четвёртый сеанс начался с той самой откровенной фразы, что вынесена в начало. В беседе она призналась, что давно смирилась с постепенным сужением жизни и ежедневным ритуалом борьбы с болью. Резкое уменьшение боли стало для неё переломом, затронувшим основы её существования. Это была неизведанная территория – и эмоционально она оказалась куда сложнее, чем простое облегчение и возврат к прошлому.
Здесь важно два момента.
Во-первых, значение имеет всё: и фокус внимания, и скрупулёзность, и профессиональное мастерство. Нам, терапевтам, необходимо постоянно оттачивать навыки, чтобы дарить клиентам не сиюминутное облегчение, а устойчивое улучшение.
Во-вторых, для самого человека значительное ослабление хронической боли – это сложнейшая адаптация, сравнимая по масштабу с адаптацией к самой боли. Без осознанного проживания и интеграции этого нового состояния, система неизбежно потянется назад, к знакомому статус-кво.
Когда боль отступает – работа только начинается.
Дуглас Нельсон
